Субботина Алёна, 11 класс

Автор:  Розовый Жираф | 19.08.2013 12:40:25 |

Версия для печати
И. С. Тургенев. «Отцы и дети»
Возвращение к жизни


Казалось, что смерть уже коснулась плеча Базарова, и вот-вот наложит на него свои всемогущие руки, но в самый решающий момент болезни разум Евгения прояснился, и дал надежду на выздоровление, какую потеряли и бедные его родители, и немец-врач, привезенный Анной Сергеевной, и сама Одинцова. Отчаяние Базарова словно сменилось ожесточенной борьбой за жизнь, а может, за идею жизни, которую он хотел воплотить. С какой бы силой не был настроен Базаров против всего духовного и нематериального, мы точно не можем полагать, как не может полагать и сам Евгений, что в действительности спасло его: молитвы ли Арины Власьевны (когда Базаров окончательно пришел в себя, то обнаружил ладанку на шее), местные лекари или же заезжие врачи, но болезнь отступила.
Месяцы выздоровления проходили в непрестанном соперничестве чистого рассудка и временных его помутнений. Как только Базарову стало чуть лучше, тяга к естественности, то бишь к природе, дала о себе знать. Арина Власьевна со свойственной ей тихой настойчивостью противилась желанию сына выйти на свет Божий.
- Енюша, ну зачем же, слаб ведь ты ещё совсем, погоди чуток, - не унималась старушка.
- Не боись, мать, вон что вытерпел, значит и не то ещё смогу. А природа-то ведь нужна мне, как тебе твои молитвы, вот и рассуди меня да не переживай.
Уговоры Базарова мало успокаивали душу Арины Власьевны, но дальше упорствовать она не могла, да и не хотела - лишь бы это было ему на пользу.
Но по своему обыкновению Базаров выбрался на лоно природы не для романтического наслаждения, которое, мы знаем, было ему чуждо, а ради практического интереса. По старой привычке, поднявшись ни свет ни заря в один из наиболее благоприятствующих его здоровью дней, Евгений отправился открывать для себя (можно даже сказать заново) мир естественных наук.
Впервые за такое долго время, выйдя из родного гнездовья, Базаров решительно устремился в лес, расположенный совсем рядом с домом. Все в этот момент было приятно Евгению. Он вдохнул полной грудью свежий осенний воздух, но слегка поперхнулся - кашель вырвался из недр его тела. И тут он на мгновение почувствовал всю слабость своего состояния. Но лишь на мгновение - природа вновь полностью завладела его вниманием.
Войдя в лесную чащу, Базаров невольно замедлил шаг: ему, как ни странно, хотелось насладиться этим, поглотившим его, многоцветным гигантом. Евгений чувствовал себя малым дитём, с присущим этому возрасту любопытством, ловившим каждую малейшую деталь сего необъятного пространства. В наивысший момент наслаждения Базаров ощутил, что не только любопытство движет им, но и желание красоты, так недостающей ему. Эта мысль ужаснула его. Он шел все дальше и дальше, в самую глубь леса, ускоряя шаг, уже не оглядываясь по сторонам, будто хотел скрыться от нахлынувших на него чувств и уйти подальше от живых людей, чтобы ни одна душа не застала его в этом состоянии воодушевления и смятения одновременно.
В таком положении Евгений бродил несколько часов. Мысли в его голове сменялись с бешеной скоростью, и он не успевал проследить за их ходом - они касались всех сторон его жизни, но абсолютно разрозненно, в них не было свойственной Базарову упорядоченности. То в его голове всплывали воспоминания о разрыве с Аркадием. Как бы ни хотел Базаров показать ему своё безразличие и холодность, но самому себе он должен был признаться, что испытывает разочарование и горечь из-за потери товарища. Те чувства, которые он очень умело скрыл от своего бывшего соратника, сейчас завладели им полностью.
Тут же он думал о своем месте в жизни России, о своих великих планах… Так ли нужно это все Родине? Вопросы, переполнявшие Базарова, ранили его самолюбие. Ведь он готов был умереть с пониманием своей ненужности, он смирился с этим. Но, продолжая жить, никуда не денешься от действительности.
И последней каплей, переполнившей чашу его терзаемой воспоминаниями души, послужили мысли об Анне Сергеевне, о его любви к ней. С новой силой он осознал, что она, единственное существо, которое он смог полюбить всеми силами своего сердца, отвергла его. Его разум, омраченный болезнью и всеми навалившимися на него переживаниями, стал мутиться. Евгений почувствовал скорое приближение нового приступа бреда, опустился к подножию дерева и прижал ладони к своему разгорячённому лицу. Базаров, так привыкший отгораживаться от всего, что он не понимал, от всего чувственного, впустил в душу – всего лишь на мгновение – своё прошлое, а душа его, оказалось, не была способна справиться с этим натиском чувств. Душевная опустошённость Базарова была под стать физической истощённости, которую испытывал он в первые после выздоровления дни. Измученный более, чем прежде, вернулся он под родительский кров и забылся до самого утра.
Очнулся Евгений довольно поздно. Рассвет уже озарил своей палитрой новый день, пурпурные и ярко - розовые оттенки почти растаяли, и непоседливое солнце начало взбираться на высоту. Лучи его, будто устремленные молнии, проникали в каждую щель этого просыпающегося мира, словно говоря: «Проснись, земля! Наступил новый день!» И тут один из озорных лучей, волей случая, упал на лицо Базарова. Явное безразличие и даже отвращение отразилось в этот момент на его лице, он повернулся на правый бок и уставился утомленным взглядом в пестрядиный коврик на стене. И, как ни странно, скоро почувствовал себя намного лучше.
Базаров даже не заметил, но рядом с ним на стуле спал его измученный ожиданием отец. Голова его была опущена на грудь, руки смиренно лежали на коленях. Во всей отческой фигуре чувствовалась какая-то надломленность: так, спина его будто свернулась пополам, принижая тело его к земле, казалось, что он вот-вот упадет. Выражение Василия Ивановича сменилось из погруженного в глубокий сон в приближающееся к пробуждению, при том вызвано оно было явно чем-то весьма не приятным, мы можем думать, что недобрый сон потревожил его временное спокойствие. Он проснулся, и первым делом его внимание привлекла смена положения сына.
- Евгений, ты не спишь? – вполне естественный вопрос вырвался из уст Василия Ивановича, но прозвучал он настолько тихо и осторожно, будто спрашивающий в действительности вовсе и не хотел разбудить свое дитя. До слуха Базарова, погруженного в свои думы, вопрос не долетел, и родитель не пожелал более тревожить своего сына. «Не до того ему, намучился, а тут я со всякой ерундой», - так думал себе Василий Иванович. Легонько, как перышко, он поднялся с кресла, встал чуть ли не на носки, чтобы пройти путь от стула к двери, не издав ни звука, но это мало спасло его - половицы в доме страшно скрипели, особенно когда это хотели скрыть. Посекундно он оглядывался на сына, дабы проверить, каковы последствия его неуклюжих оплошностей. Отправился он прямиком к своей супруге, чтобы сообщить все подробности увиденного и облегчить ее волнения, не покидавшие ни на минуту.
- Отдохни уж, Ариша, слава Богу, обошлось…
Когда спустя уже совсем небольшое время, Евгений почувствовал заметное облегчение, желание перемены места опостылевшего ему дома заново побудило его выбраться на свежий воздух… Базаров присел подле берёзы и огляделся. В роще было светло и празднично. Последние дни бабьего лета. Некоторые деревья уже почти полностью облетели, от этого далеко впереди было всё видно. Одинокий желтый лист, фланируя, спустился с высоты на плечо Евгения. «Вот и я, как этот листок оторвался от дерева жизни и завис между…» Мысль, как это часто бывало с ним в последнее время, покинула его, а другая пока не родилась.
Базаров продолжил свой путь – там, впереди, он ожидал увидеть что-то новое, но кроме пыльной дороги, которая вынырнула откуда ни возьмись, других перемен на его пути не произошло.
Шагая по ней достаточно долго, он вдруг разглядел двигающуюся впереди процессию. Приблизившись, он понял, что это похороны. Людей было немного: несколько баб или старух – трудно было определить их возраст, только одна головка, покрытая как и у всех чёрным платком, почему-то напомнила ему Фенечку (лицо юное, свежее). За телегой, на которую был водружён гроб, шли несколько мужиков. Сам того не осознавая, Базаров слился с этой толпой и скоро оказался у ворот жалкого кладбища с покосившейся часовенкой. Покойника отпели. Над жёлтым земляным холмиком появился крест. Провожающие потянулись в обратный путь.
У могилы задержался мужик, который смаргивал слезу и мял в жилистых руках шапку. Увидев стоящего в стороне Евгения, он мотнул головой на тонкой, заросшей щетиной шее, в сторону холмика:
- Бабу свою схоронил… Один теперь с робятами малыми…
- Болела? – спросил Базаров.
- Родами померла… На пашне…
- А ребёнок?
- Живой малец. Орёт цельну ночь. Старшенькая с ним возится. Как мы теперь?
Вопрос был не к Базарову; то ли к себе, то ли к тому, кто ведает судьбами человеческими.
- Доктора звали?
- А зачем? – мужик воззрился на собеседника.- Чай, не первый раз рожала.
Базаров сурово молчал. Мужик смутился и закончил:
- Извиняйте, значит… Пойду я.
И по-прежнему без шапки, со скорбно опущенными плечами, зашагал вслед за своими попутчиками.
Базаров вспомнил споры с Павлом Петровичем Кирсановым, свои высказывания о таинственном незнакомце – русском мужике, который сам себя не понимает. «Кто ж его поймёт?» Странно, но сейчас свои слова он находил нелепыми. Всё было ему сейчас понятно про этого мужика: его растерянность, его жалкая улыбка вызвали какое-то новое ощущение. И Базарову не было стыдно этого толчка своего сердца. Выбравшись из-под колеса смерти, он понимал, что главное теперь – жить.
Уже в сумерки он вернулся в родительский дом. На вопросы отца, причитания матери ничего не стал объяснять, а сразу провалился в тяжёлый сон.
Утром, ещё лёжа в постели, Евгений увидел в окно яркую синеву неба. Он следил за причудливыми нагромождениями облаков, которые стремительно неслись друг за другом. Похоже, подморозило. На ум пришла его любимая присказка: «А я на небо гляжу, только когда чихнуть хочу…» Не раз в разговоре с Аркадием он возвращал его с небес на землю таким макаром.
Евгений с аппетитом позавтракал, чем несказанно обрадовал родителей.
- Потолковать хочу, отец. А не плюхнуться ли мне в свою стихию? Сколько по рощам гулять пристало?
Подбородок отца мелко задрожал. Чтобы упредить дальнейшие нежности, Базаров продолжил:
- Ты мне, помнится, сказывал про отставного майора, который из филантропии лекарем сделался. А мы, Василий Иванович, университеты зачем кончали? Бабы мрут, детишки малые болеют. Тебя на всех не хватит.
- Евгений, слава Богу! – отец устремился навстречу, зашатался, но был подхвачен сыном. – Для человека мыслящего нет захолустья! А на поприще нашем мохом не зарастёшь, не мне тебе про это рассказывать.
Но те знания, которые накрепко засели у Базарова в голове, под гнетом недуга дали трещину. Каждый раз, как только он хотел вспомнить то или иное мудреное название, его одолевали сомнения. Базаров не мог поверить, как он, так хорошо сведущий в том научном мире, где ему среди его окружения почти не было равных, запинался на таких элементарных вопросах. Но, со свойственным ему хладнокровием, он не унывал. В его планах для восстановления всего того утраченного багажа, было намерение засесть за тетради своего отца и свои дневники, несмотря на противостояние к этому его родителей, находивших «безумной» идею сына в ближайшее время вернуться к прежнему образу жизни.
Миновало полгода. Желание бурной деятельности, подавляемое его жалким состоянием, укрепилось в Евгении Базарове. Тот огонь в его глазах, угасавший не по дням, а по часам в продолжение его болезни, воспылал с новой силой, и еще ярче, чем прежде. Он понял, что вот ведь они, люди, живые, и всем им помощь нужна, куда ж они без меня. «Рассиропился»,- приговаривал Базаров и подсмеивался сам над собой, собирая дорожный саквояж.
Родительский дом, к превеликому огорчению Арины Власьевны и Василия Ивановича, Базаров все же покинул: слишком тягостно было с этих пор видеть ему своих родичей, которые словно застали его врасплох в минуты наибольшей уязвимости – минуты болезни. И особенно тяжело было признать, что это то самое место, где произошла последняя, как решил сам Базаров, встреча с Одинцовой.